Наташа аппана свадьба анны



Наташа аппана свадьба анны

• ЖАНРЫ 360
• АВТОРЫ 278 695
• КНИГИ 658 640
• СЕРИИ 25 252
• ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 614 835

Надо рассказывать потихоньку. Спокойно, не торопясь. Надо подождать, пока слова где-то там, внутри, отделятся, побродят немного, достигнут горла и выйдут наружу — как дыхание, как обычный выдох, как все, что делается тысячи раз в день, как нечто бесспорное. На этот раз надо рассказывать, не поддаваясь спешке, не уступая быту, сопротивляясь первому нашему утреннему побуждению: скорее, скорее, скорее заполнить чем-то жизнь, наиграться в богов, наделать глупостей.

Надо рассказать, как мы годами ждем, пока что-нибудь произойдет, пока колесо фортуны наконец повернется, пока стряхнем наконец с себя привычное оцепенение и вдруг, оглядевшись, увидим в рутине дня, похожего на все другие, то, что уже и не чаяли увидеть: вот она, здесь и сейчас, вот она, вот — другая жизнь. Только руку протяни. Но как часто, стараясь хоть чем-то заполнить жизнь, играя в богов и делая глупости, как часто мы упускаем эту минуту, даже не догадываясь, что упустили ее, даже не догадываясь, что здесь и сейчас, всего мгновение назад мимо нас промелькнула удача нашей жизни, мужчина нашей жизни, женщина нашей жизни.

Сегодня 21 апреля. Я просыпаюсь. Свет просачивается сквозь щелку между деревянными ставнями, гуляет вдоль постели. Он слева, с моей стороны. Похоже, я всегда выбираю ту сторону постели, куда солнце пробирается с самого рассвета. В любой комнате, у друзей или в отеле, везде и всегда я оказываюсь именно с той стороны кровати, где утром меня найдет солнце. А может быть, мне это просто кажется, может быть, это просто одна из множества мыслей, которые толкутся у меня в голове и в которые я верю только потому, что они тут, они есть, они всегда есть и всегда тут. Во рту помойка — наверное, потому, что снова стала курить, уже несколько месяцев.

Не знаю, что на меня нашло, но, когда все нормальные люди, приняв разумное решение, перестают дымить, я даю задний ход. И хватаюсь за пачку этих тонких длинных легких сигарет, с которыми так смешно выгляжу, говорит Анна, моя дочка, моя умная, серьезная дочь. Она смотрит на меня строго, и мне, ее матери, приходится опускать глаза, и я со стыдом запихиваю сигареты обратно в сумку. Каждая пачка оповещает всех вокруг, что я хочу умереть, что я отравляю окружающую среду, что смерть моя будет медленной и мучительной. Каждая пачка предупреждает меня о тысячах ужасных опасностей (рак, немощь, импотенция, уродство…), все это должно было бы удержать меня от курения, не пустить в мои легкие 0,70 мг никотина, 8 мг смолы и 8 мг моноксида углерода, но нет, не удерживает: моя отвага и мое сумасбродство беспредельны, я курю.

А вот моя дочь Анна — она не курит. Я очень этому рада, я могу только поздравить ее с тем, что она такая волевая, такая разумная, такая последовательная во всем, что делает, она всегда умела быть такой, но иногда я все отдала бы за то, чтобы выкурить с ней по сигаретке, молча, в тишине, когда никого вокруг, когда нас только двое и мы вдвоем тонем в голубом дыму. Мы разделили бы с ней что-то запретное, и это запретное могло бы нас сблизить, вот только о таких вещах и думать нечего. Матери так не делают. Мать — это святая, кому ж неизвестно. Мать дает мудрые советы, мать вовремя говорит то, что нужно, мать полна любви и нежности, мать умеет готовить замечательные блюда, рецепты которых оставит после себя в пожелтевшей от времени тетрадке на спирали, и рецепты будут написаны ее красивым почерком (само собой разумеется, у матери очень красивый почерк: все тут на месте, и нажимы, и волоски, буковки круглые, строчки ровные, сплошная гармония, что ни слово, прямо-таки бесконечная нежность черным по белому…), и для каждого рецепта она найдет свое название, и укажет точные соотношения продуктов, и поделится маленькими хитростями, например, как сделать, чтобы соус не слишком загустел или не остался слишком жидким, — словом, всякие мелочи, которые и делают блюдо супом или жарким «по маминому рецепту»…

Анна зовет меня «мама». Мне бы хотелось не так, мне бы хотелось, чтобы она придумала для меня прозвище, этакое специальное имечко, только мое и ничье больше, и, если бы когда-нибудь, увидев меня со спины в толпе, она вдруг позвала меня, назвала меня так, прокричала бы это имечко, самою ею для меня придуманное, я бы сразу поняла, я бы обернулась, я бы знала… Ведь в толпе, если кто-то кричит «мама!», сразу оборачиваются сотни женщин… Но Анна говорит мне «мама» — серьезно, важно, официально. Она вкладывает в это слово силу, оно состоит у нее из прямых углов, и за ним вырастают крутые утесы, а под обрывом — острые камни; она артикулирует в нем каждый звук, иногда она просто держит им на расстоянии, но чаще осуждает, упрекает. И еще, кажется мне иногда, она им требует, и в таких случаях я сразу напрягаюсь. Один или два раза вместо «мама» мне послышалось «мадам» и от этого хотелось плакать.

Анна. Моя взрослая дочь, мой единственный ребенок. Неумело, до чего же неумело я ее воспитывала, но ведь о том, как воспитывать, не сказано ни в тех книжках, которые я читаю, ни в тех, которые пишу. Анна, моя дочь… Моя дочь, мне кажется, немножко на меня похожа: у нее мои черные густые волосы, и, когда она их распускает, они доходят до лопаток, а если она вечером задумчиво накручивает прядь на карандаш, я знаю, что и этот жест наш общий. Когда Анна была маленькая, я часами смотрела на нее, изучала, исследовала, а потом удивлялась тому, что она вышла из меня. Ее руки; ее ногти такие же крепкие, как мои, никогда не ломаются; ее четко очерченные пальцы на ногах и этот едва видный ноготок на мизинчике, можно подумать, просто чуть более твердый кусочек кожи — и все; линии ее руки, которые я, нахмурясь, старалась прочесть, старалась разгадать ее будущее, радуясь, что линии такие отчетливые, — я читала, что это знак долгой и счастливой жизни, долгой, счастливой, спокойной, как река на равнине. Родинка посреди спины — темная, похожая очертаниями на крохотную грушу. Маленькие волосики, много-много маленьких волосиков там, где начинается коса, тонкие плечи, колени — красиво вылепленные, гладкие. Она, моя Анна, никогда особо не шалила, вот, скажем, она никогда не разбивала коленок, а со мной — ребенком и подростком — это случалось десятки раз.

Когда Анна была маленькая, она что ни вечер проводила пальчиком по какому-нибудь из моих многочисленных неровных шрамов и расспрашивала, а этот от чего, а этот, а этот. И я рассказывала историю каждого. Этот остался после того, как я полезла на манговое дерево за самым красным плодом, а ветка обломилась, и я упала — на мягкую землю, но хватило одного камешка, одного-единственного, чтобы вот так сильно разодрать кожу. Этот… этот… а-а-а, мы сдавали бег на двести метров в школе, мне было пятнадцать, никаких синтетических покрытий еще не существовало, я неслась по гравию в белых теннисках на резиновой подошве, и гравий отзывался на каждое касание: скррр, скррр, скррр… я упала и вскочила так резво, будто ничего и не случилось, просто я пробежала короткую дистанцию, а потом две медсестры держали меня за руки и за ноги, а третья выдирала пинцетом крошки этого самого гравия, впившиеся в красную, распухшую плоть. Кстати, если манго мне и не досталось, то соревнования-то я выиграла, но все, что случилось дальше, Анну уже не интересовало. А этот… мы с братом играли в футбол на лужайке — мокрой и грязной после дождя, нога соскользнула с мяча, я грохнулась, разбила коленку, после операции остался длинный, похожий на застежку-молнию шрам, ну и болит, когда холодно. Анна вздрагивала и — уже тогда — говорила мне: «Мама, ты неисправима».

Я любила вспоминать все это, я надеялась, она станет мною гордиться — вот, дескать, какая у меня мама, мама-сорвиголова, мама не хуже любого мальчишки, отчаянная мама, я надеялась, она станет рассказывать друзьям, что у нее за неугомонная мама, просто вихрь, но нет, она ничего не рассказывала, она меня не понимала, а иногда и немножко стыдилась. Это я точно знаю. Ведь когда к ней приходили друзья и я за ужином роняла, что была чемпионкой по спринту, я — в общем-то, писательница, женщина с длинными волосами и туманным на фотографиях взглядом, а говорила я это нарочно, чтобы поразить ее приятелей, чтобы они меньше меня с моими книгами боялись, мне хотелось их рассмешить, у меня в запасе полно забавных историй про соревнования по бегу, Анна сразу вся как-то сжималась, смущалась, бросала мне с упреком: «Мама!» — и ничего не оставалось, как мгновенно заткнуться. До чего же ей хотелось маму, как у всех, маму с идеальным телом, с гладкими коленками.

Источник

Свадьба Анны

Весна — лучшее время для свадьбы. Чудесным апрельским днем Соня выдает замуж свою единственную дочь Анну. Их отношения трудно назвать идиллическими, мать и дочь слишком уж разные. Они даже внешне нисколько не похожи друг на друга. У Сони судьба сложилась непросто: родом с Маврикия, она всю жизнь прожила во Франции, в одиночку растила дочь, отношения с которой с самого начала складывались негладко. Соня — мятежная душа, ей нет дела до общепринятых норм и людского мнения, тогда как Анна — девушка строгих правил. И потому дочь испытывает потрясение, когда на ее собственной свадьбе мать заводит роман с будущим свекром. Что из этого выйдет и что победит — материнский инстинкт или любовная страсть?

«Свадьба Анны» — тонкий, истинно французский роман о превратностях любви, о непростых отношениях близких людей, о том, что честность перед собой — зачастую единственно верный путь к счастью.

Надо рассказывать потихоньку. Спокойно, не торопясь. Надо подождать, пока слова где-то там, внутри, отделятся, побродят немного, достигнут горла и выйдут наружу — как дыхание, как обычный выдох, как все, что делается тысячи раз в день, как нечто бесспорное. На этот раз надо рассказывать, не поддаваясь спешке, не уступая быту, сопротивляясь первому нашему утреннему побуждению: скорее, скорее, скорее заполнить чем-то жизнь, наиграться в богов, наделать глупостей.

Свадьба Анны скачать fb2, epub бесплатно

В Америке есть хорошая традиция — дружеские книжные клубы. Раз в месяц лучшие подруги встречаются, чтобы обсудить прочитанное, поболтать обо всем на свете, выпить чаю или чего покрепче да рассказать о своих мечтах. Как-то раз именно с этой целью собрались пять подруг из романа «Клуб желаний», даже не подозревая, что обычная встреча обернется мистикой. На повестке дня значилась книга о колдовстве, и девушки в шутку решили опробовать на себе колдовские рецепты. И результат вышел совершенно неожиданным — их мелкие желания начали сбываться. Аппетит, как известно, приходит во время еды, и героини романа очень быстро вошли во вкус по части исполнения своих желаний. И вот уже жизнь их настолько запуталась и усложнилась, что они сами оказались не рады пробудившимся колдовским талантам. Но как же снова стать обычными женщинами? Ведь пожелать можно такое, что и сама потом не рада будешь…

«Клуб желаний» — остроумный роман о том, что даже самая обычная женщина — немного ведьма, а потому в желаниях хорошо бы соблюдать меру и осторожность.

В 2006 году «Клуб желаний» был выбран Тихоокеанской ассоциацией книголюбов как лучший роман для летнего отдыха.

Стояла ночь, не предвещавшая ничего, кроме бессонницы и нашествия комаров. Отец Борис Можайский подошел к окну и подумал о странных временах, когда была Охота, вернее, когда все верили, что это была именно охота, а не погоня за призраками, ведь именно за ними и приходилось присматривать, отслеживая каждый шаг распоясавшейся нечисти. Они еще остались, они еще здесь. Hо он не тот, да и происходят странные события, о которых так много пишет желтая пресса, теперь далеко и они не касаются старого священника, измученного ревматизмом и болезненной тревогой, причина которой кроется глубоко в его прошлом. Ему не хотелось думать обо всем этом. Сегодня, спустя столько лет, ему временами начинало казаться, что это было какое-то помешательство и нет на самом деле никаких оборотней и прочих тварей, лишь отдаленно напоминающих людей. Hечисть, нежить, порождения Тьмы — никто не знает наверняка, откуда они появляются и ради чего живут, если только это можно назвать жизнью. Они существуют вне людских законов — светских, церковных, любых писаных и неписаных правил бытия и потому опасны, как опасен взбесившийся зверь. Hо какой в этом смысл — загадка, надежно укрытая от смертных. Что-то заставило отца Бориса выйти на улицу и идти словно во сне с сторону спящего леса. Внезапно он к нему пришло то странное чувство, раньше возникавшее когда что-то нечеловеческое оказывалось рядом. «Бред, откуда ЭТОМУ взяться здесь, в нескольких километрах от города, в месте, где ходят люди, где даже по ночам можно запросто встретить веселящуюся компанию, распевающую песни у ярко горящего костра. Эти костры, как ярко они когда-то горели, испепеляя неведомое миру злом. «Я был законом, я был над законом. » — подумал отец Борис и снова вслушался в звуки, наполняющие лес. К шорохам примешивалось что-то HЕ ТАКОЕ, слабая, но начинавшая усиливаться пульсация и это беспокоило старика. Hет, это не было похоже ни на отдаленный гул электрички, ни на работу машины или механизма. Это было ОHО, как будто явившееся из прошлого, невозможное, нелепое, бесконечное чужеродное для людского муравейника. Тьма, сам Мрак притаился где-то совсем близко. Шорох. Отец Борис обернулся и увидел маленькую фигуру, ребенка, чей облик никак не мог быть личиной посланца Ада. Буквально в нескольких метрах стояла девочка лет восьми — полная Луна освещала ее лицо и светлые распущенные волосы. Это был обычный заморыш, каких много бродит в грязных городах, где взрослые беспробудно пьют, а дети быстро взрослеют. «Стоп ! Внешность обманчива! Это может быть ЧТО УГОДHО !» — подумал отец Борис, но тут же, взглянув на перепуганное дитя, произнес : — Девочка, что ты здесь делаешь ? Уже ночь. — Я тут гуляю. Ее голос — голос обычного ребенка. Hо именно она и была источником опасности и отец Борис это прекрасно понимал. — А где твои родители ? Сейчас поздно, они наверно волнуются. Хочешь, я провожу тебя ? — Они. Они улетели. И проводить ты меня не сможешь. Они засмеялась — в ее смехе не было ничего странного. — А. Как тебя зовут и куда же улетели твои родители ? Кто-то за тобой смотрит? — Меня зовут Дана и смотреть за мной не надо, я уже большая, только мне нельзя еще летать со всеми. Они на празднике, я туда тоже полечу. А сейчас мне можно гулять. А ты что, лесник ? — Hет, я не лесник. Отец Борис почувствовал, что его спина покрывается холодным потом. Да, сегодня был один из праздников, одна из тех ночей, когда вся нежить собирается на свое безумное пиршество. Hо это же дитя, оно даже не понимает, что такие вещи не следует говорить первому встречному. Дитя Тьмы. Это невозможно. У нее такой невинный вид, — непохоже, что бы девочка была тем, что принято называть исчадием Ада. События последних нескольких минут не укладывались в голове отца Бориса. Он просто отказывался во все это верить. А может, она просто наслушалась страшных историй на самом деле ее родители пропили валяются где-нибудь пьяные ? Так вот откуда эта бледность, заметная даже при таком освещении. Hо откуда тогда страх ? Разыгрались нервы ? Да, наверно, да. — Дана, девочка, а кто твои папа с мамой ? Где они работают ? — Глупый ты какой ! Они не работают ! Работают люди, а мы здесь есть и мы летаем, папа говорит, что если бы не мы, ночь и день бы перепутались и тогда Солнце убило бы меня ! Я же не как ты. А ты — старый и глупый ! Hет. Только не это. Hежели Тьма породило это существо. — Лесник, а лесник ? Дана дернула отца Бориса за рукав. Он вздрогнул. — Лесник, ты меня боишься ? Я тебя не съем ! Вот когда вырасту, тогда может и съем, но не тебя, ты тогда давно умрешь. Отец Борис сгреб ребенка и поднял так, что бы смотреть ей в глаза. — А теперь, Дана, ты слушай меня ! Ты знаешь кто я ?! Я священник ! Вот крест. Ты знаешь что это ?! Я могу уничтожить тебя прямо здесь, потому что ты и такие как ты — позор природы и проклятие рода человеческого ! Что скажешь на это ?! Hо Дана уже ничего не могла сказать, она беззвучно плакала, сжавшись в комок, даже не пытаясь вырваться из рук отца Бориса. — Говори, тварь ! Говори, что теперь я должен с тобой сделать ! — Hе надо, что я сделала, лесник, я больше не буду грубить. Она даже не поняла, за что ее могут убить. Дитя Тьма, так похожее на обычное человеческое дитя. Это невозможно. — Ладно, перестань. Я просто пугал тебя. Успокойся ты наконец и ступай домой ! Я кому сказал ?! Убирайся отсюда ! И никогда не подходи ко мне, когда вырастешь ! Отец Борис хотел побыстрее забыть эту нелепость, это существо, уничтожить которой был обязан, но не мог, сам не зная почему. Дана на удивление быстро пришла в себя, слезы на ее лице высохли. — Вон там, смотри ! — произнесла она и показала на серебряный диск, наполняющий лес полосами холодного света. Отец Борис обернулся. Он увидел, как светлое пятно на иссиня-черном небе пересекли две едва заметные тени. Две точки, чем-то похожие на птиц. — Мои возвращаются, — услышал священник совсем другой, взрослый голос, в котором была уже и насмешка, и грубость. Он обернулся и увидел перед собой молодую женщину, на которой не было ничего, кроме плаща из прозрачной ткани, слегка мерцающей в лунном свете. Она смотрела в глаза отца Бориса, проникая ледяным взглядом все глубже, парализуя сознание, вскрывая самые сокровенные тайны того, что он сам еще час назад называл душой. «Иди ко мне, лесник, иди ко мне, я ведь просто маленькая девочка, я дитя, ты прав — я дитя Тьмы.» . Последнее, что услышал отец Борис Можайский, был скрежет огромных крыльев как если бы гигантские хищные птицы слетались к добыче. Еще его умирающий мозг, успел уловить слова, сказанные бесконечно далеким голосом, тем самым, преследовавшемым его все эти годы: «Дана, детонька, ты просто молодец ! Hе ожидала, нет, не ожидала ! Вот теперь ты взрослая. В следующий раз полетишь на праздник !» Дальше был Мрак — во всей своей безобразной красе. А наутро обезображенный труп нашли рабочие, возвращавшиеся с ночной смены. Его так и не смог никто опознать, но поговаривали, что это был труп местного священника, которого насмерть загрызла стая бродячих собак с городской свалки.

Источник